Православная христианская вера глубоко повлияла на русскую литературу.  Библейскими реминисценциями пестрят  страницы русской литературы 18, 19 веков. Священное писание становится классическим запасником символов для поэтов серебряного века русской культуры, как  верно отметит современный литературовед М.Л.Гаспаров. (1)  О.Э.Мандельштам, много размышлявший над вопросами отношения религии и искусства, в статье «Скрябин и христианство»  усматривает   истоки неувядаемости европейской культуры в  глубоком освоении христианских образов: «Своим характером вечной свежести и неувядаемости европейская культура обязана милости христианства в отношении к искусству  (…) Христианство стало в совершенно свободное отношение к искусству, чего ни до него, ни после не сумела сделать никакая другая человеческая религия. (…) Подражание Христу – вот краеугольный камень христианской эстетики» (2). В этой же статье О.Э.Мандельштам  верно обозначит   христианское искусство как «действие, основанное на великой идее искупления», как «радостное богообщение»,  «подражание Христу», как «вечное возвращение к единственному творческому акту, положившему начало нашей исторической вере».

Внимание  М.Волошина, А.Платонова, Б.Пильняка  к онтологическим проблемам создало плодотворную почву для библейских ассоциаций  и уподоблений. Художественный стиль Платонова  в романе «Чевенгур», повестях «Котлован», «Ювенильное море», «Эфирный тракт», рассказах «Песчаная учительница», «Рассказ о многих интнрнсгых вещах», пьесе «Ноев ковчег (Каиново отродье)»  вырастает из многих эстетических истоков и выражает принципиальные моменты его миропонимания.  Кредо писателя – «Все возможно, и удается все, но главное – сеять души в людях».    Мотивы и упоминания библейских сюжетов  в прозе Платонова образуют  значительный образно-стилистический пласт. К образу Иисуса Христа, гуманизму его нравственных заветов, деяний обращается Платонов уже в ранней статье «Христос и мы» (1920), в которой он говорит о милосердии и сострадании, о противоборстве злу: «Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в любовь – ту любовь, единственную силу, творящую жизнь, о которой всю свою жизнь говорил Иисус Христос и за которую пошел на крест» (3). В словах платоновской статьи «Царство  Божие усилием берется» наблюдается прямой парафраз  евангельских слов Христа  - «Царство Небесное  силою берется» (От Матф. 11/12)  (На  парафраз  этих  библейских слов в статье Платонова первым обратил внимание Е.Яблоков (4).    Наиболее заметную роль в  повести «Ювенильное  море» Платонова  играют ситуации и сюжеты, восходящие к Священному Писанию Нового Завета, в особенности – христологическая символика. Живую ассоциацию с евангельским текстом вызывают библейские цифры «двенадцать» и «семь».  «Житейская нужда» (фраза Платонова), осознанная героем повести  Вермо  при  виде «срубового колодезя» и женщин, «непрерывно вытаскивающих ручной силой воду из глубины земли» для питья людям и животным,  наталкивает его на мысль – «   достать материнскую воду» («…мы достанем наверх материнскую воду. Мы нальем здесь большое озеро из древней воды – она лежит глубоко отсюда в кристаллическом гробу»). Для того, чтобы  осуществить задуманное,  другой герой – зоотехник  Високовский - «снял с пастбищ двенадцать пастухов в помощь техническим бригадам», а  Вермо «составил бригаду в семь человек и сам стал в ее ряды» (5). Библейские цифры «двенадцать» и «семь» несут большую смысловую нагрузку, восходят к «Деяниям  Святых  Апостолов». Сошлемся на текст Библии: «Тогда двенадцать Апостолов, созвавши множество учеников, сказали: не хорошо нам, оставивши Слово Божие,  пещись о столах» ( «Деяния Святых Апостолов».  Гл.6/2).  Цифра «семь» в сюжете  «Ювенильного моря» о «бригаде в семь человек», созданной  Вермо  – есть прямой парафраз  библейского сюжета о деяниях «семи человек изведанных»: «…Братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости: их поставим на эту службу» («Деяния Святых Апостолов».  Гл.6 / 1-8).  «Семь человек изведанных», «исполненных мудрости», будут распространять  в библейском сюжете «Слово Божие» и «умножать число учеников в Иерусалиме». Среди семерых будет и Николай Антиохиец, «обращенный из язычников». Николаем зовут и героя  платоновской  повести «Ювенильное море», цель которого – «переустройство мира»,  облегчение жизни людей, живущих в безводной пустыне. Важно и то, что в пространстве повести происходит раздвижение рамок сознания  Вермо, он  освобождается от внедряемой  системой классовой нетерпимости. Таким образом, прибегая к библейской символике Платонов определяет главное содержание жизненной программы своих героев в «Ювенильном море» – «достичь красоты всего освещенного мира», «достичь радости».. Устанавливается высоконравственная цель, порожденная болью за человека, любовью к нему,  поисками пути к осуществлению «идеи жизни». Отсюда понятна закономерность  обращения Платонова к  христианской символике  ( О  функции  библейского мотива «живой воды» и «второго дня», других библейских образов: См.: 6).

Библейская символика, путешествуя по произведениям русской литературы, является не столько интегратором текста, а знаком связи времен. М.Волошин, запечатлевший  наприятие любых форм насилия,  в 1919 году, в дни общей суматохи, в дни бегства французов из Одессы,  пишет стихотворение «Неопалимая Купина», в котором, прибегая к библейским, историческим, литературным реминисценциям, создает образ родной земли – «горит, не сгорая»: « Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,/ В русскую  водоверть! / Не прикасайся до наших пожарищ! / Прикосновение – смерть. (…)  / Мы погибаем, не умирая, / Дух обнажаем до дна./ Дивное диво – горит, не сгорая, / Неопалимая Купина!» (7). В поэтике стихотворения важная роль отводится библейскому образу Неопалимой Купины, горящему и не сгорающему терновому кусту, из которого  Бог разговаривал с Моисеем и послал его вывести сынов Израилевых  «в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед».  Сошлемся на текст книги  Ветхого Завета: «Моисей пас овец  (…) и пришел к горе Божией  Хориву и явился ему Ангел Господень в пламени из среды тернового куста. И увидел он, что  терновый куст горит огнем, но куст его не сгорает (…) Моисей захотел узнать, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть и сказал: «(…) не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исход, 3/1-7).  Библейский архетип  «Неопалимой  Купины» поэтически переосмысливается Волошиным  в   символ России,  - «святой»  земли  - «горит, не сгорая». В статье «Русская революция и грядущее единодержавие» (1919) Волошин подчеркнет  связь своей поэзии с христианской культурой: «Особая предназначенность России подтверждается еще той охраняющей силой, которая бдела над ней в самые тяжелые  моменты ее истории».

Своеобразно преломляя библейские сказания, облекая их в характерные художественные образы, писатели  переосмысливают их,  но глубинный сакраментальный смысл их остается неизменным.  Прибегая к библейскому сюжету воскрешения  Иисусом  Христом  Лазаря (От Иоанна, 11/43)  в стихотворении «На дне преисподней»(1921), посвященном памяти А.Блока и Н.Гумилева,  Волошин поднимает вопросы возрождения России, воскрешения человеческого в человеке, ответственности за судьбу своей земли:

Размышляя над характером  собственной эпохи, исследуя вопросы этичности науки,  художественно  исследуя  коллизию науки, человека и мира Волошин, Платонов, Пильняк   обращаются к библейским мотивам, сюжетам и образам, выявляющим сходство их позиций по сущностным вопросам бытия.  Для демонстрации духовных утрат, сопровождающих рост материальной культуры, они прибегают к библейскому сюжету о Каине и Авеле. Всех троих волнует «внутренняя установка» «носителей науки» (фразы Платонова из повести «Эфирный тракт».  В концентрированной форме библейский мотив Каина как зачинателя материальной культуры прослеживается Волошиным в цикле «Усобицы» (1921-1923) и  в цикле философских поэм «Путями Каина»(1922-1929).  В стихотворении «Потомкам» (1922), имеющем подзаголовок «Во время террора»,  поэт погружается в исследование истоков ненависти, видя ее в разжигании классовой нетерпимости, потере человеком нравственных ориентиров:  «Стал человек один другому – дьявол»),  говорит о забвении  христианских заповедей, о  необходимости  «преосуществления человека».  Деяния современных «каинов» определяются поэтом, как деяния «ослушников законов естества», «в себе самих укравших наше солнце». В строках стихотворения «Четверть века» (1927) –  «В шквалах убийств, в иступленьи усобиц / Я охранял всеединство любви» - наблюдаются следы аллюзии и ссылки на 1-ое Послание Иоанна (гл.3.п.4): «Всякий,  рожденный  от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем. Дети  Божии  и дети Диавола узнаются так. (…) Ибо таково благовествование, чтобы мы любили друг друга. Не так, как Каин, который был от лукавого, и убил брата своего. А за что убил? За то, что дела его были злы, а дела его брата праведны».

Рассуждая об этичности науки  как  наиважнейшей ступени на путях  к духовному  возрождению  человека,  писатели исходят  из гуманных позиций -  «носителями науки»   не должны быть «выродки и ублюдки» (фразы из повести «Эфирный тракт»), использующие знания  для  истребления человечества. Мотив Каина служит в их произведениях для демонстрации духовных утрат, сопровождающих рост материальной культуры.  В поэме  «Кулак»(1922)  цикла «Путями Каина» Волошин, прибегая  к библейскому сюжету о Каине и Авеле (Бытие. 4/1)   выводит родословную  современных убийц, преступников  от Каина – «предка всех убийств», «первоубийцы Каина»:

В цикле  Волошина «Путями Каина» (поэмы «Меч», «Таноб», «Война», «Порох», «Бунтовщик», «Государство» и др.)   библейские мотивы функционируют как компонент динамической структуры, развиваются  в соответствии с основным семантическим  противопоставлением (жизнь – смерть;  ненависть, зло – любовь;  «забвение разума», «сила Каина»  – милосердие, сострадание,  разум;  Бог - дьявол;  культура – цивилизация; прогресс-регресс),   углубляя и  выявляя его.   Поэт не приемлет цивилизации, основанной на слепой вере в науку, на первенстве материальности  многих достижений науки и техники, воздействующих на нравственность людей самым пагубным образом,  противоречащих морали, не приемлет цивилизации, когда налицо прогресс-регресс, ведущий к социальному расслоению, к бездуховности,  к атомной угрозе. Мотив  «первоубийцы  Каина», «кулачного права»  («В кулачном праве выросли законы / Прекрасные и кроткие в сравненьи / С законом пороха и правом пулемета»)  сменяется  на страницах цикла   по мере развертывания во времени мотивом  «атомной угрозы», несущей гибель людям ( «Машина научила человека / Пристойно мыслить, здраво рассуждать / Она ему наглядно доказала, / Что духа нет, а есть лишь вещество, Что человек такая же машина, (…) / Что гений –  вырожденье, что культура / увеличение потребностей, / Что идеал - / Благополучие и сытость, / Что есть единый мировой желудок / И нет иных богов, кроме него, (…) Все ополчилось против человека»). В поэме «Бунтовщик» этого же цикла Волошин выдвигает безальтернативную  необходимость – сойти с пути «первоубийцы Каина»:

Этическое содержание цикла «Путями Каина» - в доминирующем и  пронизывающем весь цикл мотиве любви, разработанном в соответствии с «Нагорной проповедью»:

В общем  с Волошиным русле разработан и выдержан  мотив Каина  в исследовании онтологических проблем, этичности науки   в прозе А. Платонова и Б. Пильняка. По Волошину, «Всякое новое знание и всякая новая сила, не   уравновешенные   отречением от личных выгод, становятся источником всяческих бед и катастроф» (9).  Формула Платонова в разрешении вопросов этичности науки в концентрированном виде изложена в пьесе  «Голос отца» -  «В руках зверя и  негодяя  высокая техника была лишь оружием против человека». (10). Платоновская формула вбирает в себя ориентиры жизни человека, уходит своими корнями в широкий контекст мировой  культуры, в историко-литературный контекст: здесь и размышления  М.Волошина, и Д.С.Мережковского, и размышления Б.Пильняка в повести «Заволочье».  Платонов исследует вопросы этичности науки на всем пространстве своего творческого пути – от ранних фантазий («Сатана сознания»(1921), повестей 20-х и 30-х годов («Эфирный тракт», «Ювенильное море») до последней, недописанной пьесы «Ноев ковчег (Каиново отродье)»,  над  которой писатель работал в последний год жизни. В уста героя пьесы Генри  Полигнойса  Платонов вложит отрезвляющую фразу: «Неужели, чтобы быть человеком, надо быть убийцей?» (11). Девиз  «Каина от науки», ученого  Матиссена   из повести Платонова «Эфирный тракт» (1926)  – представителя «злой силы знаний»: «Я  весь мир могу запугать, а потом овладею им и воссяду всемирным императором! А не то, всех перекрошу и пущу газом» (12). В то время как представители «сердечной науки», в авторской характеристике, -  Михаил и Егор Кирпичниковы ищут разгадку бессмертия человека, мечтают при помощи науки «дать всем хлеб в рот, счастье в грудь и мудрость в мозг»,  другой талантливый  ученый,  Матиссен, способный «пускать машины мыслью», станет виновником гибели людей. Болид, «пущенный мыслью» Матиссена, упадет на океанский лайнер «Калифорния», на котором плыл старший Кирпичников на Родину. «Выродкам» от «могущественной науки» ( «Наука могущественна, а носители ее – выродки и ублюдки» (12,С. 138) Платонов противопоставляет в «Эфирном тракте» ученых, воспитавших в себе «жажду знания, как кровную страсть». Статус нравственного категорического императива приобретает формула представителя «сердечной науки»,  устами которого писатель разрешает исследуемую коллизию науки, человека и мира: «Сила сердца питает мозг, а мертвое сердце умерщвляет ум» (12,С. 168). Эта платоновская  формула сопоставима с волошинской  в разрешении аналогичной коллизии  науки, человека и мира – «Твой Бог в тебе, /И не ищи другого /  Ни  в небесах, ни на земле: / Проверь    /   Весь внешний мир: / Везде закон, причинность, / Но нет любви:  / Ее источник  - Ты! / Бог есть любовь» (Поэма «Бунтовщик») (Выделено нами  – В.С.).

Аналогичную функцию  мотив Каина, как «повествовательная единица», основанная на  библейских преданиях, несет  в  создании образа ученого,  профессора Николая Кремнева из повести  Б.Пильняка «Заволочье» (1925).  Один из центральных эпизодов в повести о научной экспедиции на Шпицберген – убийство женщины-химика Елизаветы Андреевны начальником экспедиции Кремневым. Чаша весов с коллекциями и наблюдениями для Кремнева перевешивает другую – с конкретными людьми с их судьбами, желаниями, волей, любовью. Его позиция: «Мы делаем такую работу, которую до нас не делало человечество (…) Те коллекции  и наблюдения, которые сделали мы, единственные в мире, и я должен сберечь их  во что бы то ни стало» (13). Родословная Кремнева  прослеживается Пильняком от библейского архетипа  Каина, «убившего кочевника» - Авеля, пастыря овец (Бытие, 4/2). Кремнев  несет в повести Пильняка идеологию «науки-деяния»; не   задумываясь об ответственности, о цене знаний, настаивает  членам экспедиции двигаться «вперед», платит  человеческими жизнями за продолжение научных изысканий. И кораблекрушение, обрекшее экипаж на зимовку, грозящее гибелью для большинства членов экспедиции, Кремнев определит как «пустяки» («Да знаете ли… Пустяки, будем здесь ночевать год»). Отправляя часть отряда в  обход острова на Шпицберген с научным заданием («Это будет иметь огромное научное значение») Кремнев «деловито»,  подобно библейскому  Иуде, целуется со всеми и в то же время незаметно дает штурману Гречневому, назначенному им начальником похода, револьвер, советуя «из-за больных и переутомленных не останавливать похода». У Кремнева не дрогнет рука послать пулю в голову женщине и ее возлюбленному, слившихся в поцелуе, чтобы оставшиеся мужчины не передрались между собой и это не принесло бы вред научным целям экспедиции – изучению флоры, фауны Арктики, циклонов и антициклонов, рождающихся под 80-ой широтой.  «Каинам  от  науки»  Пильняк, как Волошин в поэзии, Платонов в прозе, противопоставляет метеоролога  Саговского,  Лачинова, безымянных людей «случайных экспедиций», ставивших избушки «для человека», ибо, «…не может быть ч у ж о г о человека, ибо человек человека встречает как брата, по признаку                Ч е л о в е к (…) Всякий имеет право на жизнь».(13, с. 100). (Выделено жирным шрифтом нами – В.С.). Одна из таких избушек и спасет Лачинову жизнь (одному из трех оставшихся в живых в научной экспедиции) на его пути с острова: «Домики были открыты, в домиках – были винтовка, порох, пища и уголь, - чтобы человеку бороться за жизнь и не умереть:  так делают люди» (13,с.100) (выделено - В.С.)

Использование библейских мотивов, как и большинства других, традиционно в русской литературе. Они встречаются в произведениях многих писателей, воспринимаясь как индивидуальное достояние писателя, так как каждый раз включаются в иную систему отношений, в своеобразный   художественный  мир. Анализ  библейских мотивов на материале  отдельных произведений 20- 30-х годов М.Волошина, А.Платонова, Б.Пильняка дал  нам возможность отметить  изменения и усложнения  мотива как характерную особенность, раскрыть неповторимость художественного мира писателей, проникнуть в глубину их замысла, отметить сходство их позиций  по сущностным вопросам бытия.